С высоты четвертого этажа Ненад мог обозревать раскинувшуюся внизу Чартрс-стрит и плоскость фасадов зданий напротив. Прямо на него смотрела подсвеченная вывеска: "Отель Святой Елены". Изображенная рядом женщина в пеньюаре, видимо, сама Елена, выглядела не такой уж святой, особенно если учесть, что на первом этаже под отелем располагался самого сомнительного вида бар с уходящей в полуподвал грязной лестницей. Фасад шириной в три окна справа от Елены оказался заброшен, с темными проемами, грубо забитыми досками, включая дверной. Слева примостилось заведение с расцвеченной красным и розовым неоном вывеской "Горячее шоу". Прямо за ним, непонятно как затесавшись в эту компанию, пристроился ресторанчик в итальянском стиле, сквозь пыльные окошки которого было видно совершенно домашние клетчатые занавески и такие же скатерти, покрывающие столы с горящими свечами. Пара у окна - сидевший спиной блондин и привлекательная чернокожая девушка - поедали лазанью.
Что касается тех частей балконов соседних номеров - на левом, принадлежащем Йохансену, обнаружилась пара бело-красных кроссовок, принадлежавших, надо полагать, ему же; справа раскинулась густая изумрудная пальма, надежно укрывающая соседей от любопытных глаз.
Бубен тихонько позвякивал прямо в барабанной перепонке, неслышимый ни для кого, кроме мага. Ему вторили ритмичные щелчки пальцами. Он не мог слышать, но слышал, как капает вода из крана в ванной. Еще день-два, и номеру грозит небольшой потоп; стоит пожаловаться на сантехнику. Он не мог видеть, но видел нити электрических проводов, текущие в стенах в оболочке из старой, но надежной изоляции, и искорки тока, разбегающиеся к каждому из приборов в комнате.
Мята. Запах мяты наполнял помещение, окутывал невидимым зеленым облачком, зелено-голубым, как океанская вода, и таким же прохладным. А затем стены стали плавиться.
Нет, не стены; это желтоватые обои с изумрудно-зелеными, точь-в-точь как мята, полосами, отделялись от стен и скручивались в серпантин, обнажая щербатый бетон и газеты полувековой давности, о чем свидетельствовали даты на первых полосах. Английский и французский языки доминировали, но Ненад узнал и тексты на немецком, испанском, даже, кажется, китайском. Лак на досках пола таял, и рассохшееся дерево, кряхтя, с облегчением трескалось. Сквозь чернильные щели пробивался электрический свет снизу. Штукатурка осыпалась с потолка, как снежные хлопья. Все в этом мире было не так, немного другим, состарившимся, упадническим, декадентским, исполненным покоя и смирения. Истинный облик дома проступал сквозь видимый лоск.
Что-то не так было с номером справа. В нем не просто не было звуков, присущих помещению в старом здании; казалось, волны, проникавшие в него снаружи, тоже поглощались жадной черной дырой, растворяясь бесследно, нарушая законы сохранения энергии. Стена, разделяющая номера, невольно притягивала взгляд, и Ненад упустил момент, когда в комнате появилась женщина. Молодая, с неестественно черным, как уголь, лицом, на котором, казалось, не было ничего, кроме глаз, она прошуршала длинной юбкой, равнодушно пройдя сквозь мага, и устремилась прямо к провалу в стене. Вернее, стены больше не было; только бездонный черный провал, в который она спускалась по невидимой лестнице, и постепенно ее фигура исчезла в темноте. Из провала доносился едва ощутимый ветерок, и мяту перебивал запах сухой земли, пыли и озона. Ни звука, ни ощущения прямой угрозы, только леденящее душу ощущение, что стоишь на пороге пропасти и сорвешься, если осмелишься шевельнуться. По спине Ненала пробежал холодок, и на мгновение он испытал жгучее желание поменяться номерами с одним из своих шведских соседей.
