"Зазеркалье" работало, как часы. Заботливо и с любовью налаженный механизм тикал бы даже без участия хозяина так же ровно... какое-то время. Как любой механизм, эти часы требовали, чтобы их смазывали и заводили, а иногда и чинили.

Слегка припоздав, Джеймс оказался в зале как раз к тому времени, когда уставшие от дневного шествия потянулись в места, где можно отдохнуть и выпить, а затем продолжить веселье. Сегодня клуб был наполнен звоном бус и стекла, хохотом и стуком каблуков, и, конечно, музыкой, с таким вниманием заранее подобранной специально для этой ночи.

Целый праздник тесно сплетающихся тел и замутненных выпитым глаз. Среди них - много знакомых, наряженных в атлас и перья, разрисованных в цвета фестиваля лиц. Возбуждение, царившее в клубе, было необычным, но не сверхъестестнным, что подтвердила и сбивающаяся с ног под наплывом посетителей охрана. Проверить каждого в соответствии с новыми распоряжениями, не вынуждая очередь выстраиваться до самой Миссисипи - нелегкое дело, но они справлялись.

А в кабинете Джеймса ждал сюрприз - приятный или не очень, он пока не решил: конверт с его именем, как сообщил Эдди, доставили с курьером. Знак, отпечатанный на нем фиолетовыми чернилами, не говорил малкавиану ровным счетом ни о чем.

Не вдаваясь в подробности, Джеймс мысленно разделил знак на две части и придал им условно человеческие черты; с этой точки зрения ее правая половина смеялась, а левая - плакала. Прежде очевидной ассоциации с кланом плачущей маски всплыла другая. Неужто его решили побеспокоить слуги Мельпомены?

Предложение или просьба?

Нетерпеливым движением вскрыв конверт, малкавиан не обнаружил ни того, ни другого. В конверте лежала сложенная втрое театральная афиша, и это, пожалуй, была самая лаконичная театральная афиша в мире.

Всего лишь одна витиеватая надпись на матовом черном фоне: "Martyr Muse".

Ни названия постановки, ни времени, ни состава актеров. Как Джеймс вообще угадал, что это афиша? Если бы его спросили, он мог бы ответить, что видит больше, чем большинство, но правда заключалась в том, что он знал это название.

Его пригласили в театр для избранных, и от этого приглашения веяло холодком. Каждый сородич в городе знал, что в его стенах нашли приют все возможные пороки, которым может предаваться бессмертный; насколько это соответствовало правде, трудно сказать. Репутация влдельца театра, вентру, который звал себя месье Руж, намекала, что слухи преуменьшены. Но будь это так - ему было бы крайне сложно договориться с примогенатом.

Поскольку время было не указано, стоило ориентироваться на время "по умолчанию" - полночь. Большую часть месяца "théâtre des vampires" работал в обычном режиме, открывался в девять и шокировал смертных, балансируя на грани маскарада и провоцируя слухи. И лишь изредка его двери открывались для более просвященной публики, собирающейся на эти шоу со всей Луизианы, а иногда и еще дальше. Сколько ценителей посещает эти шоу, Джеймс не знал. Сколько они платят за входной билет - и платят ли деньгами? Тоже. По крайней мере, стоило надеяться, что он получил вип-приглашение, в которое все включено.

Труппа месье Ружа не появлялась на вечеринках, в элизиумах и других местах, где с ними можно было бы завести знакомство, и это было... необычно. Несмотря на типичную склонность к уединению, постоянные обитатели Нового Орлеана были знакомы хотя бы шапочно, но эти актеры вели закрытый образ жизни в стенах старого здания театра в квартале искусств и, похоже, плевать хотели на связи.

Зачем они пригласили Джеймса? У него был шанс выяснить. Смущало отсутствие в конверте билетов. Возможно, их не существовало вовсе, и фейс-контроль осуществлялся другим образом. Надо полагать, учитывая слухи о постановках, владелец предпринимал все возможные ограничительные меры, чтобы на шоу не просочились посторонние.

Здание театра, хоть и располагалось в достаточно оживленном в это время районе, не подсвечивалось и, похоже, даже не подвергалось видимой реставрации с 2005 года. Весьма сомнительная стратегия, если ты владелец театра, желающего срывать аншлаги публики.

И вполне подходящая, если ты владелец театра, не желающего срывать аншлаги публики.

У входа, не снабженного ни названием заведения, ни программой - только такой же матово-черной афишей - стоял безучастного вида чернокожий парень в очках, одетый в хороший черный костюм без галстука. В руке у него тлела сигарета, которую он даже не подносил ко рту. Джеймс видел этого типа впервые.

Внимательно оглядев конверт, но не сделав попытки взять его в руки, чернокожий затушил сигарету прямо о стену театра и сделал жест следовать за ним.

Театральный вестибюль выглядел куда более современно. Скорее всего, ремонт не коснулся его точно так же, а атмосферу нового придавала голубоватая подсветка в нишах.

- Ваше приглашение, - получив афишу, мужчина перевернул ее на чистую сторону и поднес к одной из ламп. В лучах ультрафиолета на бумаге проступил текст. Абсолютно обычная, "маггловская" технология, как сказал бы Эдди.

Текст выглядел, как вполне обычные театральные билеты: время, место, название постановки, которое Джеймс увидел впервые: "Сон в летнюю ночь". Шекспир. Убедившись в подлинности приглашения, портье или кто бы это ни был с легким поклоном указал направление:

- Идите прямо.

Уточнение не было лишним - хаотичная подсветка и развешанные по стенам зеркала превратили коридор в дезориентирующий мистический лабиринт.

Коридор закончился выходом в партер довольно обширного зала. Довольно обширного зала в совершенно ужасном состоянии. Ряды стульев были расставлены в беспорядке прямо в слое пыли и строительного мусора, в котором утопали их ножки. Штукатурка потолка осыпалась, а сцена была завалена предметами, которые едва ли были реквизитом. На секунду Джемсу показалось, что над подшутили. Ведь не может же кто-то всерьез ставить спектакли в такой обстановке?

Но пара зрителей здесь уже были, невозмутимо ожидали на рассохшихся стульях, в достаточном удалении друг от друга. Обоих Джеймс знал в лицо и вроде бы даже по имени - местные сородичи, по всей видимости, бывавшие здесь раньше.

Звонка не было. Ни первого, ни второго, ни третьего. Время здесь, как отметил малкавиан, вообще тянулось несколько по-другому.

Зал постепенно заполнялся людьми - нет, конечно же, сородичами, - и свободных стульев оставалось все меньше. Некоторые перешептывались, их голоса, следуя акустике зала, устремлялись к потолку. Многие были знакомы или неуловимо знакомы Джеймсу - вероятно, те, кто владел способами сверхъестественной маскировки, воспользовались ими, другие просто "сменили имидж" на вечер. В том, что должно было произойти, витал дух недозволенности, небольшого преступления, на которое сверху смотрят сквозь пальцы и которое лучше не афишировать.

Сцена пока оставалась пустой, и никаких намеков на приготовления на ней не наблюдалось.

Кое-кто из знакомых лиц действительно не скрывался, хотя и приветствовать друг друга здесь, похоже, было не принято. Все входящие просто выбирали место без всякой системы и садились, не глядя друг на друга, словно участвовали в общем ритуале. Джеймсу пришло в голову, что так ведут себя смертные, встречая соседа в стриптиз-баре.

Здесь были пара вентру, ведущих внешне образ жизни вполне обычных бизнесменов; несколько тореадоров, не его публика, а скорее завсегдатаи элизиума своего примогена; компания бандитского вида брух; каитифф, шестерка князя, сидевший рядом с привлекательной чернокожей женщиной; молодой тремер с постоянной поллулыбкой на лице; старик и молоденькая смуглая девица в слишком коротком для театра платье; несколько других сородичей, кланов которых малкавиан не знал. Но все же большинство лиц были новыми. Приезжие, в основном молодые, надо полагать, кого влекли звуки праздника и зрелище на грани дозволенного.

Вскоре зал заполнился, и тусклый свет начал медленно гаснуть - так медленно, что поначалу Джеймс решил, что ему показалось, пока не убедился, что помещение провалилось в кромешную тьму.

Прямо как элизиум мисс Воклен позапрошлой ночью. Не успел малкавиан обдумать эту мысль, как по глазам ударил яркий луч света, и старомодная рампа высветила фигуру бледной женщины на пыльной сцене. Ее обнаженные руки были покрыты татуировками, черные волосы, очень растрепанные и очень густые, собраны в высокую прическу, а мускулистое худощавое тело облачено в наряд из лоскутов кожи и металлических пластин.

- Я - Ипполита, царица амазонок, - гордо и без всяких предисловий объявила женщина на сцене.

Играла она из рук вон плохо - это было очевидно даже по этой единственной фразе, но зрителей совершенно не волновало. "Ипполиту" утопили в апплодисментах, и она довольно оскалилась, показав крупные, немного неровные зубы. Блеск ее темных глаз, слишком яркий и болезненный из-за чрезмерных источников света и окутывавшей остальной зал темноты, производил зловещее впечатление, и это впечатление было гораздо более сильным и завораживающим, чем сама игра.

Спектакль начался.

Несмотря на то, что содержание пьесы Джеймс помнил смутно, хорошо помнил он другое: еще ни разу за историю человечества она не была поставлена целиком - по причине объемности произведения. В разные годы ее обрезали и интерпретировали по-разному, но то, что он видел на сцене сейчас, пожалуй, было самой экстравагантной вариацией, которую можно было представить.

Сюрреалистичная запутанность происходящего, крайне вольное обращение с сюжетом и удивительное сочетание на одной сцене актеров столь явно талантливых, насколько бесталанны были их партнеры, приводило к тому, что малкавиан был вынужден напрягать внимание постоянно, следя за происходящим. Персонажей можно было выделить в основном благодаря тому, что они имели свойство громко и отчетливо представляться при первом появлении, а потом то и дело напоминать зрителям, кто они, по ходу. Поначалу построение смены сцен и диалогов казалось бессмысленным, но затем Джеймс отчетливо уловил тенденцию: все было направлено на то, чтобы заставить зрителя испытывать постоянный когнитивный диссонанс и искать тайный смысл там, где его нет. По-своему это было талантливо.

Такой же своеобразно талантливой оказалось и другая сторона постановки: искусным образом режиссер задевал именно те струны, которые будоражили оставшиеся чувства в холодных душах зрителей. Только теперь Джеймс понял, зачем здесь собралось столько сородичей. Это, возможно, был единственный театр в мире, который заставлял их испытывать эмоции.

Не нужно было обладать даром прорицания, чтобы отличать живых актеров от мертвых. Царственная и порочная Гермия, прекраснейшая девушка Афин, единственная из всех актеров вышла на сцену абсолютно обнаженной, не считая элегантных сандалий и веточки лавра, составлявших весь ее наряд; но, несмотря на то, что эстетическая половина Джеймса могла оценить ее холодную, безупречную красоту, белую мраморную кожу, подчеркнутую смоляными волосами, ее неверная подруга Елена, одетая в простое полупрозрачное белое одеяния, похожее на ночную рубашку, сшитую из медицинского бинта, притягивала взгляд намного больше просто потому, что выглядела откровенно живой. Откровенно живой и напуганной. Зал следил за ней холодным, неоторывным взглядом стаи хищников, и она знала об этом, и, возможно, даже понимала, и от этого ее грудь, просвечивающая сквозь рубашку, поднималась и опускалась намного чаще, а кровь приливала к щекам.

Титания, прелестная и смешливая царица фей, показалась Джеймсу смутно знакомой. Но по-настоящему он узнал ее, когда не сцене появился мальчик-паж.

Мальчик-весна и женщина-лето. Интуитивно малкавиан искал взглядом и оставшиейся времена года, но их либо не было здесь, либо он их не видел.

А затем Джеймс почти забыл о своих снах, потому что во втором акте после крошечного перерыва началось то, чего, похоже, постоянные ценители ждали. Пролилась кровь.

Декорации - если это можно было назвать декорациями - в этом действии с натяжкой изображали волшебный лес, и юные феи, большинству из которых не было и тринадцати, в платьях, похожих на увитые увядшими цветами клочья подкрашенной паутины, метались по сцене с неподдельным испугом, ослепленные рампой, не видящие публики в зале - лишь преследующих их сородичей.

Сюжет, если он еще должен был сохраниться к этому месту, был разрушен. Актеры развлекались вовсю, держа жадно наблюдавшую публику в постоянном напряжении. Каждый из пришедших находил здесь что-то, удовлетворявшее его вкусы: жестокость, безумие, сексуальное насилие и, разумеется, кровь. Присутствие малолетних актеров только разогревало зрителей. Некоторые вскочили на ноги, но не покидали своих мест.

Обнаженная Гермия, пожалуй, единственная, кто не вышел из роли, громко обвинила Елену в предательстве, прежде чем неестественно сильным ударом по лицу отправить ее на пол. Полупрозрачный наряд Елены окрасился пронзительно-яркими пятнами крови, и Гермия сорвала его перед тем, как впилась "сопернице" в плечо. Девушка завизжала, но вырваться ей не удавалось.

Титания и ее юный паж, выражение на ангельском личике которого не менялось, действовали в паре, играя со своей добычей, старшей из фей - на вид ей было лет шестнадцать, и у нее были короткие кудрявые волосы соломенного цвета, а глаза так широко распахнуты от ужаса, что Джемс мог ясно увидеть их цвет со своего места. Ее руки уже были порядком изрезаны и искусаны, но ни одного серьезного ранения ей пока не нанесли, лишь передавали друг другу, отсекая пути к отступлению. Весна не отставал от своей напарницы, нанося новые рваные укусы не менее жестоко, чем она, но сохраняя свое неестественное спокойствие и даже некоторое величие. Лето хохотала во весь голос, заглушая Гермию, все еще читающую монолог над неподвижно растянувшейся Еленой.

Не все актеры из "нападающей" половины были сородичами, или, по крайней мере, очень хорошо прикидывались. Кровь их не интересовала, для них юные, дрожащие от страха тела имели другую ценность. Эта часть представления была не менее жестокой и, пожалуй, даже более извращенной.

Другие гости, похоже, в большинстве своем ощущали то же самое. Именно за этим они и пришли - за эмоциями, которые почти перестали испытывать, чтобы разбудить те чувства, которые в них остались, какими бы грязными и отвратительными они ни были - представление вытаскивало наружу их все. Скорее всего, способы успокоить вышедших из-под контроля зрителей были предусмотрены, но пока что все держали себя в руках.

Течение времени для малкавиана изменилось, и, когда шоу наконец подошло к своему завершению и последние тела, мертвые или просто бессознательные, исчезли за кулисами, он бы не смог сказать, сколько времени это длилось. Опомнился Джеймс лишь тогда, когда один за другим зрители выходили из транса и поднимались на ноги, чтобы поапплодировать.

Вышедших на поклон было всего пятеро: амазонка-Ипполита, обнаженная Гермия, невинно улыбающаяся Титания и ее юный спутник и возглавлявший их мужчина, в котором Джеймс безошибочно опознал господина Жерара Дидье собственной персоной, хотя никогда его не видел. Вернее, сейчас на сцене стоял месье Руж, добродушный весельчак, душа общества и талантливый режиссер, рукам и голове которого принадлежало шоу, от идеи до воплощения. Он откровенно наслаждался вниманием, кланяясь и принимая букет красных роз от одной из восторженных зрительниц. Все как в обычном театре, не считая того, что несколько минут назад на этой сцене творилось изнасилование, убийство и вообще черт знает что с участием детей.

Чем ближе Джеймс подходил к сцене, тем отчетливее становилось подозрение, что освещение не позволяет увидеть зал со сцены. Все пятеро смотрели перед собой несфокусировано, просто направляя пустые взгляды туда, где должна была находиться публика.

Несмотря на всеобщее возбуждение, беспорядка не было. Постепенно апплодисменты стихали, и зрители, удовлетворенные увиденным, потекли к выходу. И, когда медленно продвигающаяся толпа немного поредела, глаз малкавиана внезапно выхватил лицо, которое он никак не ожидал здесь увидеть.

Детектив Оливер Беркхем собственной персоной, в неизменном плохо сидящем коричневом пальто, невозмутимо направлялся к сцене с букетом цветов.

Небольшое напряжение внимания - и фигуры вокруг зажглись, словно рождественскую гирлянду включили в сеть. Среди множества бледных цветных пятен явно выделялись отчетливые человеческие. В зале присутствовали не только сородичи. Едва ли это были люди с улицы. Надо полагать, некоторые гули питали определенную страсть к такого рода зрелищам?

Аура Беркхэма была одной из них. Отчетливый ореол цвета индиго окутывал его, когда он беспрепятственно пробирался к сцене. Наконец он вышел за пределы слепого пятна, и актеры его заметили, но не проявили ни малейшего беспокойства по этому поводу, а Гермия, по-прежнему одетая в одни лишь аксессуары, улыбнулась губами, с которых стерлась помада, и даже с этой холодной улыбкой ее лицо стало еще красивее. Наклонившись, она приняла из рук детектива букет красных роз, обернутых шелестящей бумагой, и позволила ему на миг коснуться своей руки в перчатке.

"Лето", с первой секунды заметив направленный на нее взгляд, в ответ распахнула глаза, позволяя в подробностях различить их цвет. Зеленый. Мальчик, которого она держала за руку, даже не повернул головы; с этого ракурса он выглядел совершенно фарфоровым, его бледное лицо матово поблескивало на ярком свету, как будто кожа была слегка влажной.

Обратил внимание на Джемса и сам месье Руж. На мгновение он смешался, и его улыбка погасла, но вентру тут же улыбнулся еще шире, показывая, что узнал малкавиана, и сделал едва заметный жест рукой, который можно было истолковать однозначно: приглашение в гримерную после спектакля. В конце концов, кто-то же прислал Джеймсу это приглашение.