Амади не смог открыть глаза, ибо он их и не закрывал. Вы слышали о людях, что спят с открытыми глазами? Тоже самое и с теми кто пьет сок тел. Это погружение сознания в приятную ванну собственного успокоения, недолго забытья, дарующего гладкий распорядок накопившихся мыслей.

И все же уточним: Амади мог закрыть глаза лишь в метафорическом смысле. Никаких странных предрассудков или традиций. Лишь один маленький факт – у него не было век. Осторожная кромка хирургически удаленной глазной кожи шла прямо под надбровной дугой. Вы, резонно, спросите: «Почему так? Разве не должны были веки вернуться на место, приложив немного усилий?» А мы вам ответим – нет. Ведь лишила настоящих, не иллюзорных, его Мама. Возлюбленная Матушка Новено. За что? Что же, давайте мы сделаем вам неболь… подождите, дело сейчас вовсе не в этом! Примите незначительный факт. На веру и правду. Продолжим.

«Постель» Аситы выглядела как небольшое углубление в земле в отдельном отсеке его просторной, относительно,  гробницы. Ободом служили металлические балки, замыкавшие каждую сторону прямоугольника. На стальной поверхности стройматериалов были выгравированы непонятные символы, закорючки, идущие в несколько рядов. Осведомленный в подобных делах ум мог бы предположить – от злых духов.

Уцепившись за края, в свете оранжевого света в душный, теплый воздух поднялось существо, похожее на мифического (а вдруг и вовсе не сказочного?) драурга. Худющее тело, жилистые мышцы, голова-орех. И мокрый рот, покрытый гноем-слезами и слюной. Покрытый мраком спальни, зашелестела ткань и в свет лампы вышло «живое» воплощение – уродливый мертвец в черном саване. Он прошелся до центра следующей подземной залы и традиционно совершил глубокий вдох, простояв так с минуту.

К слову: помещение, в котором он сейчас находился, было самым насыщенным деталями, которые не все сразу заметишь. Здесь располагался письменный стол, старого образца, операционный стол, на котором лежал труп с разверзнутой брюшиной и наполняющий воздух отвратительными для живых миазмами, полки, на которых помимо многочисленных книг расположилось стадо разномастных ингредиентов. Среди прочего были глаза лягушек, ножки летучих мышей, ногти мертвецов, перетертые кости и многое-многое-многое.

И сейчас Бадд собирал еще один, дополняя коллекцию ужаса и омерзения. Осторожными движениями анатомического скребка самеди собирал гной, стекший на его лицо за прошедшую ночь. Важный элемент он сбрасывал в банку с толстыми стеклами, в которой уже половина была наполнена, а донная часть – прожелтилась.

Прошло еще десяток минут, за который он изменил свой вид и облик помещения: разожглось несколько свечей, развеявших мрак, труп накрыла непрозрачная марля, оставляя видным лишь не обезображенную скальпелем половину. Амади уже нарядился во фрак и усердно поглаживал сухими пальцами рубашку, стараясь разровнять ту. Однако в данный момент на нем не было кольца «Dit is waar in die skaduwee».

Послышался звон и шум замков. Это было на ярусе выше, где располагался давно заброшенный склад. Обычное ухо бы не смогло заранее распознать подобные тревожные отголоски. Уверенным движением ключик вошел в несколько замочных скважин и чья-то рука отперла дверь. В след за чем послышался единичный звук задвижки засова, отдающего гулким эхом в сводах помещения.

Амади не стал беспокоиться. Он статным шагом подошел к письменному столу и осторожно прошелся коричнево-зеленой рукой по ветхой странице книги Забо. Благоговение забралось в его жилы. А ощущение надругательства колко воткнуло иглу ему в висок, когда его окруженные желтым белком зрачки пали на собственноручные пометки.

Амади стоял и ждал того, кто должен был придти. Нет, скажем по другом – обязан.

Кожаный переплет темной книги Забо стукнул о поверхность резной поверхности стола, тесьма легла на замочек и тихо щелкнула, заключая содержимое подальше от любопытных глаз пришедшей.

Неузнаваемый в данный момент чернокожий старик улыбнулся чудовищной ухмылкой, скаля ряд желтых зубов и выступающих клыков. Сделав подобающий манерам поклон, живой труп окинул широким жестом помещение, призвав служку замогильно шипящим голосом:

- Располагайся, милая. Ты принесла, что я просил? – Амади завел руки за спину и стоял лицом, гниющей мордой, к Чинеду.

Однако, не став насаждать свои немигающим взглядом, Асита отошел к стеллажам и протянул руки, снимая с крючков любимую трость, на которой вновь венчалась лампочка-набалдашник. Пристукнув, в роли проверки, кончиком о утрамбованную почву он издал легкий выдох – остатки утрешнего, традиционного воздуха.

Амади с искрящимся в желтых глазах интересом наблюдал за волнением девушки, от чего оскал стал еще шире. Он подошел нерасторопно, положив трость на письменный стол. Уверенная рука приняла папку, подрагивающую в девичьей ладони.

Самеди провел ладонью по папке, словно хотел заглянуть в суть предложенного материала. Информации, которую он просил раздобыть, дабы быстрее приобрести полное представление о творческой, если так можно было сказать, деятельностью Нового Орлеана.

Раскрыв документацию, Асита отошел к столу и стал поочередно раскладывать афиши и прилегающие к ним разъяснения и списки-расписания постановок. Все собранные Чинеду места являлись не официальными для мира смертных, сокрытые от глаз, покровом Ночи. Амади мог лишь догадываться о том количестве драматургов, что трудились на этом поприще, в которое он желал войти.

Небольшие афишки представляли для него наибольший интерес: разноцветные, порой вульгарные, некоторые выглядели серыми и скучными, что сразу давало представление о некой рутинной работе мастера или печати.

«Cena Domini» с интерпретацией пьесы «Ромео и Джульета». «Rat Hole» с их миниатюрной, но все же, кропотливой работой над маленькими сценками.

Пожалуй, они были самыми выделяющимися, особо яркими представителями из всего собранного помощницей. Однако, нашлось кое что, что заинтересовало самеди пуще остальных, уже наметившихся мест визита.

Труп во фраке поднял плотную афишу, выкрашенную  в черный матовый цвет, размером с половину стандартного листа. На ней находилась всего одна надпись, витиеватым шрифтом бледного оттенка – «Martyr Muse».

Мгновение раздумий и он вновь заставил воздух содрогнуться от его хриплого напоминания не-жизни:
- Это то, что я думаю, дорогая?

Мимолетным прикосновениям самеди придавал не столь много значения, нежели сказанному своей верной «последовательницы». Подобное трудолюбие и желание угодить вызывали в нем чувства похожие на возбуждение, закованное в кандалах полусгнившего тела. Возможно, через какое-то время, когда Любимая Ма, коей Чинеду никогда не видела, вернется, Амади будет ходатайствовать по поводу ее Становления на Путь Истинного Обличья.

Но до этого еще следовало дожить, что само по себе уже было испытанием на прочность. Бадд кинул «немногословную» афишу в кипу остальных, раскинувшихся на столе. Движением шарнирной статуи он повернулся к своей ненаглядной помощнице и костлявой рукой прихватил за талию, делая шаг на встречу. Девушке, которой на вид было от силы двадцать с лишним, в супротив с истинно потраченным полвека, отвалило хорошенько, на грани ее больной страсти.

Живой мертвец глазел на свою жертву, будто монструозный хищник под покровом тусклого света костра, одновременно ведя в легком подобии танца, описывая круг. Не обошлось в этом и без откровенной пошлости, когда бездыханное, но все же двигающееся тело добралось от бедра под платье, неоднозначно освежая воспоминания о произошедшем прошлой ночью.

Попутно с вальсированием Амади раскрывал планы на вечер:

- Честно сказать, милая моя, у меня были несколько другие, более скучные планы на вечер. Но твое лучезарное появление осветило их. Изменило, - самеди сделав оборот, прервав плавность близкого контакта, отстранился обратно к столам под толщей земли, - Мы наведаемся к мистеру Бруку, но так же, посозерцаем ночь. Чудесную, праздную, удивительную ночь, крошка моя.

Когда уродливый вудуист обернулся, то не осталось в нем ни намека на поднявшегося из могилы мертвеца. Ныне это был темнокожий, как и в большинстве случаев, старик. Кольцо с черепом и косточками уже сидело у него на пальце. Так же в карманах появилось пополнение в виде револьвера, мела и других мелочей, без которых Асита предпочитал не покидать своего логова. Натянув шляпу на макушку, да прихватив подмышку трость, Амади направился к выходу.

Словно по мановению чьей-то злой руки свечи погасли под складом и поселилась зловещая тишина. Звук замка гулко отозвался под сводами, запечатывая место до прихода Хозяина.

Амади шел быстро, словно торопился куда-то. И было понятно куда – к шествию. Тому самому, что бурлило, звенело и ревело на улицах, переливаясь самыми смелыми красками. Трубы, барабаны и крики. Ох, как же это было прелестно. Буйство жизни, ретивость храбрости. Ночь и правда была волшебна в особом, своем понимании. Самеди даже вдохнул парочку раз, увидав несколько промчавшихся актеров.

Пристукивая тростью он шел из закоулка к основной массе. Попутно с этим он прижал кулак к груди и оттопырил локоть боком, давая его эскорту взяться. Как можно было устоять перед этим жестом невиданной для него щедрости? Может Марди Гра так влияла?

- Не стоит волноваться, дорогуша. Я лишь хочу посмотреть, что будет в этом году. И мы удалимся. К тому же, не считай меня совсем уж дряхлым, - молвил он добродушно глубоким голосом, имитируя при ходьбе сутулость, - Прости несколько улиц я вполне способен.

По Маске Амади можно было понять, что ему крайне нравилось увиденное. Люди суетились, бегали, орали и просто радовались своей горячей крови. Старик даже на мгновение помыслил о том, что бы отведать вон ту яркую особу, в костюме шута. Однако, влекомый проводницей, спорить не стал. Даже в Истинном Виде, который был открыт Чинеду, превалировал оскал наслаждения за наблюдением парада.

Преградившему дорогу мужчине ответил ласковым кивком и слегка приподнятой шляпкой, здороваясь в сумбуре пляски и вакханалии. Асита даже слегка усмехнулся, когда заприметил в подворотне плотные тени, дрыгающиеся в порывах первобытной страсти. На что немым жестом и указал смуглой девчушке под рукой.

«Праздник жизни и смерти. Великая Маска дня, для кого-то, а для других – отрада видеть столько масс». Бадд не стал сопротивляться и шел дальше, пока их тропа, в опасном лавировании от живых не оборвалась, давая им уйти в подворотни, служившие переходом до смежного квартала – Мариньи.

Под спавшим напором, все еще воодушевленный увиденным, столь ярким диссонансом всего и вся, сплавившемся под гибкой человеческой психикой, Амади решил немного пофилософствовать:

- Не правда ли чудесно, милая моя, видеть столько людей, обремененных радостью дня?

Идя по грязным и покинутым подворотням, которые не менялись в зависимости от дня, времени суток, года, Амади слушал Чинеду. Причем слушал очень внимательно. И могло показаться, что не просто слушал, а рисовал в уме картину, навеянную словами. Под стук трости он размеренно кивал, удостаивая спутницу ответом:

- Марди Гра особенный день, красавица. Не только потому, что он особенный в календаре. Но и по той причине, что в этом астрологическом расположении, он занимает особую нишу. Поговаривают, что именно сегодня Таинственные выходят за молитвами смертных, - Асита опустил свой голос до мягкого баритона, стараясь придать словам глубину, - И сегодня они намного ревнивей чем каждую шестую субботу. Так что, - видимая только смуглой девице костлявая рука ущипнула ее за бедро, - Держи глаза шире и не пропускай возможности сказать им «спасибо» за то, что мир не перевернулся.

Шагая к двери с крестом, старик продолжал говорить, направляя мысли:

- Верно сказала, дорогуша. Слиться с толпой. Забвение. Стать частью общего, что не подвластно простому глазу. Ты уже подходишь ближе к разумению, если понимаешь это сама. А если нет – завидую тебе. Честно сказать, милая, даже я не так близок к Истинному Пониманию Котлов Сам’ди. Слишком много еще следует познать, изучить, - приведя сравнение между собой и Чинеду, Амади тут же припомнил точно такую же фразу, сказанную Матушкой с пяток десятков лет назад.

Зайдя в бар, старик пропустил девушку вперед и натянул приветливую улыбку, словно оправил ее, как накладные усы. Желтыми глазами он осмотрелся, довольно хмыкнул, услышав нотки мелодии, чарующие и очень подходящие для этого места.

- Прекрасно, - коротко и лаконично дал оценку состоянию «Жемчужины», попутно шествуя к стойке. Маневром руки указав провожающей его персоне на стул, самеди сам занял сидение. Причем не по центру, как это было бы логично, а подальше, ближе к углу.

- Принесите милой мисс что-нибудь на ее выбор, - ласково обратился он к бармену, которого окатил оценивающим взглядом, словно пытаясь определить, подходил ли тот к местности, не выделялся ли средь атмосферы. Вновь витиеватый жест, дающий понятие Чинеду, что бы та пробежалась по списку и что-то назвала.

Для Амади это было сродни обычному жесту щедрости, или, более точно сказать, маневру игры. Слиянию с темнокожим добродушным отцом, приведшим дочку на вечерок поговорить в ненормальности. Правда, со стороны он больше походил на старого извращенца, снявшего экскорт.

Повесив шляпку на набалдашник, Бадд положил трость на соседний стул, попутно говоря «хозяину выпивки»:

- Вывеска все барахлит, Пол. Уже как с полгода. Не стоит ли позвать мастера? А то люди идут в «Жемчужину», а попадают в «Слоган».

Впрочем, оголившееся бедро было замечено чернокожим старцем. Что вызвало реакцию в виде косящегося пренебрежительного взгляда и ехидной усмешки. Проникаясь атмосферой Амади водил головой из стороны в сторону, словно очень хотел что-то найти или увидеть в данный момент.

- Вы правы, ни одного. Хотя, я использовал «люди» исключительно в формате контекста «толпы». Но не суть, - самеди махнул «живой», но костлявой рукой и машинально выбил дробь ногтями о лакированную поверхность стойки бара, - Скажите, Пол, мистер Коулмэн сейчас здесь? А то я бы хотел с ним поговорить, в силу старой-доброй дружбы.

К слову, вновь же, «дружба» была исключительной метафорой, и несла в себе, по интонации, лишь оттенок делового партнерства. Брук был известен Бадду как параноидальный и слишком, даже для Крысеныша, скрытный делец. Что частично заставляло уважать и в тот же момент презирать за слишком низменный образ жизни. Коулмэн являлся для Амади единственным нусферату, к которому бы он обратился, не имей на то должной, уважительной причины.

Сходство с небезызвестным музыкантом в стиле регги и правда было разительным. Если бы Амади не знал, где сейчас находился оригинал такого прообраза, то не стал бы себя корить за ошибку. «Вернувшийся Боб» редко заглядывал в полноправные штаты с Ямайки. И его было не трудно понять. Там он имел все, что ему требовалось для жизни. А слухи про знаменитый безымянный палец самого Марли ходили целые легенды. Некоторые, все так же, слухами, сообщали, что реликвия храниться где-то на дне озера Плейсид. Тем более, кто знает, может Боб уже забрал его?

Асита не стал уступать в улыбке и обнажил свои обворожительные бревна. Подтащив к себе трость и шляпку, Амади направился к Бруку, распахивая длани для объятья. Вновь наигранные жесты, присущие разве что живому населению. Под покровом не было такого понятия как радушие, разве что с целью выгоды.

- Да-да, дорогой Брук! Должен же я заботиться и переживать о твоем здоровье, - в левой ладони, прямо перед лицом Коулмэна, уже подпрыгивал небольшой прозрачный пластиковый пакетик, набитый чем-то, отдаленно похожим на сушеные листочки, - Лишний приятный повод провести часок-другой в моей компании, не правда ли? Хе-хе-хе.

Амади подавился смехом, готовый взорваться хохотом. И лишь неимоверное усилие воли позволило ему лишь ухмыляться, а не разинуть пасть в неестественном угле, на что был способен его Истинный Облик.

- Брук-Брук. Старый, добрый Брук. Я конечно рад разделить с тобой хорошую самокрутку, но не в этот раз, - говорил он широким белоснежным оскалом, - Давай поговорим наедине. Дельце у меня к тебе образовалось. Могу лишь сказать – спонтанно.

Асита обернулся корпусом и кивнул Чинеду, поймав ее изучающий Коулмэна взор. Этим кивком он обычно просил побыть на месте, во время его отсутствия. В данных обстоятельствах это значило, что молодая и привлекательная смуглянка могла вдоволь нафлиртоваться со смазливеньким барменом и получить в награду один или два дополнительных коктейля.

- Пройдем, друг мой? – сказал он с легким оттенком яда в голосе, указывая набалдашником трости на дверь «персонала», из которой появился растафан.

Оказавшись внутри, самеди благородно оглянулся по сторонам. Видя достопочтенных господ, что взирали на него через чудо типографии, он лишь осмелился отвесить им уважительные поклоны, словно приветствовал остатки жизни. Призраков, частичек души, что еще хранились в этих изображениях. В определенном смысле так оно и было. И Амади знал, что так оно есть.

Пройдя к столику, старик уселся на стул и протянул из внутреннего кармана две полоски «Капитана». Одну положил на стол, явно назначая ту владельцу погреба, а вторую – к себе в губы. «Крикет» порадовался тому, что о нем вспомнили и позволил, без огреха, дать подымить.

- Брук-Брук, - опять занудил Амади, как можно больше оттягивая цель разговора. Хотелось ему подействовать на нервы. Хотелось посмотреть, как тот извивается и ведет дело. Каждый раз забавляло. И потому уходил от вопроса: - Как у тебя бизнес идет? Что новенького? Кстати, травка и правда тебе. Правда ее курить не следует, потом даже мертвый коньки отбросит. Хе-хе-хе.

На столешницу шлепнулся пластиковый пакетик, ранее предоставленный на лицезрение чуть ли не всему бару.

В пакетике находилась самая обычная, на первый взгляд, трава. Сушеная, покрошенная. Чем-то похожая на крупнолистовой чай. Только очень черный, смоляной, словно залили лоснящейся патокой. «Гранулы» мерцали в подземном освещении, зазывали взор. Все это можно было списать на жадный интерес Коулмэна.

Лежащая рядом «тросточка Блэка», давала ясный намек, что простым объяснением в два слова Амади не обойдется. А ведь так оно и было:

- Брук-Брук, дружище. Что же ты такой алчный на подробности? Ну ладно, если хочешь – слу-ушай, - Асита затянулся сизым дымом и неспешно принялся за повествование…

«Жил да был на свете наследный принц Уньоро – Лобуд. У него были любящие родители – Король и Королева. Шло время, и наш герой взял в жены принцессу соседнего государства – Кении. Воцарился мир и между королевствами не было более войн. А новые Король и Королева жили счастливейшей парой, все им завидовали.

Шли годы. Долгие годы.

В соседнем государстве жил другой наследный муж – Векеса. Воинственный и смелый, как глава прайда. Потому-то он и носил шкуру льва на своих плечах. Не смотря на успех в завоеваниях, он был одинок. Ни одна женщина не была ему мила. И лежало это тяжким грузом на его сердце.

И вот, возомнил Векеса, от отчаяния, что ни одна из стран Африки не сможет сравниться с ним в войне. Собрал Векеса войско – отправился в поход. Дни, ночи, годы он искал тех, кто сможет ему противостоять. И нашлась одна – Уньоро, которая стояла перед ним, не давая захватить слабую Кению.

Так и начался штурм. Месяцы. Годы. Прошло десятилетие. Не смог покорить Уньоро Векеса, Царь Эфиопии. Отчаялся он и погрузилось сердце в тихую злобу. Объявив перемирие и конец войне, эфиоп пришел к Королю Лобуду и спросил:

- Я десять лет воевал с тобой, Властелин Уньоро. Десять лет. Все остальные владения склонились перед мной на колени. Все, кроме тебя. В чем твой секрет, Лобуд? Почему ты не сдаешься, видя мое безграничное войско?!

И Король ответил Полководцу:

- Векеса, ты воюешь с яростью и жадностью, как голодное животное. Ты хватаешь кусок за куском, не в силах насытиться. И ты одинок. В этом твой просчет. Я сражаюсь не за власть, а за свою любовь и за своих детей.

Помрачнел Завоеватель Африки, взяла его зависть черная, как сама тьма. Холодная, как ночи Сахары. Векеса собрал войско и ушел на родину. И не видел его никто более, кроме верных Эфиопии.

Вновь протекли годы. Седина взяла Лобуда. Он знал, что скоро придет его конец. А вот жена Короля – Рудо, славилась чародейским делом. Говорили, со злыми духами водилась она, но муж не верил такому. Была Рудо всегда молода, как юная дева, а Правитель – чах. И шептала она ему на ухо, каждую ночь, зачиная нового сына, что любит его.

И как-то раз пришел в столицу Уньоро путник. Лицо свое он скрывал и не показывал никому. Долго жил в городе, пока не добился встречи с Лобудом. Чахлый Король спросил:

- Путник, ты давно живешь здесь. Почему не уходишь?

- Я нашел ответ, - молвил тот.

- Какой ответ? – не понял Король.

И путник снял с лица маску. Узнали его все. Это был Векеса. Такой же молодой и сильный, как в день последней встречи. Старость не тронула его.

- Ты сказал, что любовь не дает стенам рухнуть. Но я узнал, что на самом деле стояло за твоими словами, - зарычал Царь Эфиопии, указав мечом на Рудо, - Супруга твоя, была той защитой. И я завладел ей!

Король посмотрел на Королеву и понял, что была это правда. Соблазнил Полководец самый дорогой алмаз его копий. Упало сердце Лобуда, вместе с головой, когда Векеса взмахнул клинком.

Предательница рассмеялась над бездыханным телом и закричала, славя нового Короля, в то время, как войско Эфиопии громило стены твердыни:

- Славься Векеса! Хитрейший из вождей Африки!

Город был разрушен, а на руинах построили новый, в котором взвелись новые порядки. Долго правил Векеса, не зная себе равных и не боясь смерти. Пока дело подлое не удумал он.

Хоть и обрел любовь он, Царицу свою, но не мог детей зачать. Видел лишь десятерых сынов Лобуда, но ни одного своего. Гнев взял его. И не выдержал Новый Правитель – приказал всех казнить.

Рудо кровью умылась и слезами, видя смерть своих сыновей. Злоба глубокая овладела ей и отстранилась она от Векесы, лишь одну ночь любви плотской подарив, и не видел он ее год.

А Царица, местью очарованная, колдунство затеяла творить. Весь год она заклинания читала, черные-причерные, темные-притемные. Молилась и молилась она, взывала к силам потусторонним, пока те не ответили ей.

Вернулась к Векесе Рудо с сыном, сказав:

- О Царь, вот дитя – плод любви моей!

Взглянул Правитель Уньоро на сына и обомлел. Стоял перед ним Лобуд, точно такой же, как в молодости. И сжимал он копье из кости твари дикой. И молвил:

- Вернулся я, Векеса-хитрец, узурпатор трона. Вернулся, что бы отомстить! – замахнулся Лобуд копьем и кинул – поразив в самое сердце нечестного правителя. Рассыпался в прах тиран, поняв, что супруга обманула его. Понял он, как любила та своих сыновей.

- О Лобуд, любовь моя! Силами своими я вернула тебя к жизни, будь же вновь нашим королем и мужем моим! – вскрикнула Рудо, на радостях, что свершилась месть.

- Предала ты меня, ведьма, якшаясь с силами Петро. Предашь и вновь. Нет тебе прощения! – сказал Лобуд, - Но не могу тронуть я тебя. Пусть узреют слуги мои верные, что за горе ты натворила!

Вернувшийся Король крикнул в небо. И крик этот рассказал всем, о предательстве том. Наполнились верностью жители и пришли во дворец. Не в силах были стерпеть те такой позор – накинулись на Королеву-Жрицу, разорвав на куски.

А Лобуд – отрекся от трона и ушел в пустыню, когда город, возведенный на костях, пал за его спиной…»

- … Поговаривают, именно так рухнула Уньоро и родилась Уганда, - Амади затушил третью сигариллу, переполнив пепельницу под самую завязку. Кусочки пепла валялись на столе, рассыпавшись кружком рядом с пакетиком. А ответа Коулмэн так и не получил. Внятного, по крайней мере.

Самеди посмаковал вкус во рту и решил все же разъяснить суть дела:

- В общем, Брук, эта травка – искусственная «сыворотка правды». Только хлещи скополамина раза в три-четыре. Развеиваешь эту вещь в воздухе и любой, даже Ночной Житель, тебе расскажет всю свою подноготную. Все, что знает. Все, что спросишь. Ни запаха, ни дыма, - Амади заулыбался широченной бело-золотой улыбкой, опираясь на набалдашник трости, добавляя, еще один довод: - Это лучше, чем отрубленные пальцы и паяльники.

Отредактировано Амади Асита-Бадд (2013-01-11 00:04:24)

Амади внимательно смотрел на Брука, пытаясь понять, о чем же он думал. А еще больше он хотел узнать, какие вещи скрывает коллекция Коулмэна, какие реликты и диковинки тот успел приобрести за годы своего бизнеса. Спрашивать было бессмысленно – не ответил бы.

Старик вновь облокотился на стул и положил локоть на спинку, разваливаясь комфортно и вальяжно. При всем этом, Асита убрал с лица улыбку и оно стал свободным от морщин. Голос потерял задор, сменившись глухой грузностью:

- «Martyr Muse», Брук. Мне нужно два билета, на ближайшее представление. И, что-то мне подсказывает, что ты знаешь, где их взять.

На столик, недалеко от пепельницы легла черная листовка театра, четко дающая понять, о чем шла речь.

Лицо самеди, точнее, лицо его маски, имело правило либо ничего не выражать, либо показывать так, что бы это было приметно. Поэтому, бровь приподнялась, организуя над собой три ступенчатые складочки, как песчаные барханы из недавно рассказанной сказки.

Не сказать, что Бадд оказался очень удивлен появлению второго листовки, но это многое объясняло. Например, что загадка билета заключалась в том, что он был одновременно на виду и его не существовало, как такового. Весьма интересный подбор средства. Кто захочет – тот возьмет, коль знает, что с этим делать.

Подтянув ладонью два билета к себе, Амади некоторое время их рассматривал, сравнивал между собой, пока не решил вновь осведомиться. Коулмэн был из того набора субъектов, которые знали многое, но взамен требовали чего-то для себя.

- Брук, брат, скажи, будут ли сегодня представления? И возникнут ли проблемы с моей спутницей? Мне бы не хотелось, что бы с ней что-то произошло, - Асита, не смотря на условности своего существования, все же проявлял чувство, похожее на заботу, граничащую с хитрым замыслом, - А взамен, я покажу тебе, как правильно пользоваться «kie-van die waar».