Тем временем действие на сцене развивалось. Сюжет отличался поразительной бессмысленностью: несмотря на то, что актеры имели свойство громко и отчетливо представляться при каждом появлении, уловить смысл происходившего было весьма затруднительно, и эта бессмысленность невольно завладевала вниманием, вынуждая искать хоть какое-то содержание. Через некоторое время до Эрика дошло, что это вовсе не случайность. Постановка намеренно взывала к полному спектру чувств, которые входят в разряд сохранившихся у мертвых зрителей: раздражение, любопытство, даже ярость - неважно, какие эмоции она вызывала, главное, что они были отличны от равнодушия. И в этом режиссер определенно преуспел, искусно задевая наиболее сильные инстинкты сородичей.
Одна из актрис вышла на сцену абсолютно обнаженной. Ее алебастровое тело, впрочем, заинтересовало только ценителей - куда больше взглядов было направлено на другую, блондинку, одетую в нечто вроде полупрозрачной ночной рубашки. Причина была очевидна: белокурая актриса выглядела намного более аппетитной, в самом худшем значении этого слова. Ее тело, просвечиваеющее сквозь тонкую белую ткань, вызывало у заполнявших зал кровососов самые гастрономические ассоциации. Она, в отличии от брюнетки, выглядела живой. Откровенно живой и напуганной. Зал следил за ней холодным, неоторывным взглядом стаи хищников, и она знала об этом, и, возможно, даже понимала, и от этого ее грудь, просвечивающая сквозь рубашку, поднималась и опускалась намного чаще, а кровь приливала к щекам.
Ярким персонажем оказалась и смешливая рыжая царица фей, как она представилась. Царица явно переигрывала, но ее ужимки выглядели довольно забавными. За ней неотступно следовал мальчик-паж с чуть снисходительным выражением на лице, как будто это она, а не он, была ребенком.
После короткого антракта, впрочем, игры кончились, и на сцене пролилась первая кровь. Мертвые и живые актеры разделились на два лагеря: охотники и жертвы.
Декорации - если это можно было назвать декорациями - в этом действии с натяжкой изображали волшебный лес, и юные феи, большинству из которых не было и тринадцати, в платьях, похожих на увитые увядшими цветами клочья подкрашенной паутины, метались по сцене с неподдельным испугом, ослепленные рампой, не видящие публики в зале - лишь преследующих их сородичей. Актеры развлекались вовсю, держа жадно наблюдавшую публику в постоянном напряжении. Каждый из пришедших находил здесь что-то, удовлетворявшее его вкусы: жестокость, безумие, сексуальное насилие и, разумеется, кровь. Присутствие малолетних актеров только разогревало зрителей. Некоторые вскочили на ноги, но, впрочем, не покидали своих мест.
Обнаженная брюнетка, пожалуй, единственная, кто к этому месту все еще не вышел из роли, громко обвинила блондинку в предательстве, прежде чем неестественно сильным ударом по лицу отправить ее на пол. Полупрозрачный наряд девушки окрасился пронзительно-яркими пятнами крови, и нападающая сорвала его перед тем, как впилась ей в плечо. Блондинка завизжала, но вырваться ей не удавалось.
Рыжая и ее юный паж, выражение на ангельском личике которого не менялось, действовали в паре, играя со своей добычей, старшей из фей - на вид ей было лет шестнадцать. Ее руки уже были порядком изрезаны и искусаны, но ни одного серьезного ранения ей пока не нанесли, лишь передавали друг другу, отсекая пути к отступлению. Мальчик не отставал от своей напарницы, нанося новые рваные укусы не менее жестоко, чем она, но сохраняя свое неестественное спокойствие и даже некоторое величие. Царица фей хохотала во весь голос, заглушая обнаженную брюнетку, все еще читающую монолог над неподвижно растянувшимся телом.
Присмотревшись, Эрик сообразил, что не все актеры из "нападающей" половины были сородичами, или, по крайней мере, очень хорошо прикидывались. Кровь их не интересовала, для них юные, дрожащие от страха тела имели другую ценность. Эта часть представления была не менее жестокой и, пожалуй, даже более извращенной.
Неми сидела рядом ровно и неподвижно, как сфинкс. Трудно было сказать, какие эмоции испытывает она, глядя на происходящее.
Несмотря на кровавую оргию на сцене, возбужденный зал сохранял удивительное самообладание, словно погрузившись в транс, и вышел из него лишь тогда, когда все было кончено. Трупы - или еще не мертвые, но потерявшие сознание смертные - исчезли за кулисами, а на поклон вышли четверо актеров и режиссер: крупный, жизнерадостный мужчина с копной густых рыжеватых волос и такого же цвета ухоженной длинной щетиной, придающей ему залихватский вид. Они раскланялись, откровенно довольные проделанной работой, принимая букеты роз от постоянных поклонников, как в самом обычном театре, не считая луж крови на грязном деревянном полу.
