- Я знала, что ты согласишься, - довольно кивнула князь, как будто у него действительно была свобода выбора. Затем ее взгляд остановился на крокодильей морде, а потом девушка, которая сегодня была ее лицом, легко вскочила на ноги, и на шее звякнули нити бус - Эрик мог бы поклясться, что раньше их не было. Нгоя настолько тесно вжилась в свою воображаемую оболочку, что управляла ею, практически не задумываясь. Она даже рефлекторно дышала и моргала, а ее ладонь была теплой, когда она взяла каитиффа за руку - идеальные 36,6.
Поднимаясь по лестнице почти бегом, девушка умудрялась пританцовывать, а музыка становилась все громче. В пустующем зале она задержалась, сделав жест бармену - чрезвычайно тучному негру, бычья шея которого была плотно зажата белым накрахмаленным воротничком, что придавало ему несколько комичный вид. Молча кивнув, толстяк поставил на стол цилиндрическую стопку и до краев наполнил ее ядовито-зеленой жидкостью, которая тут же исчезла в недрах гибкого девичьего тела.
- Спасибо!
Князь действительно вела себя как девчонка навеселе, беззвучно смеясь и демонстрируя необычайно белые в полумраке тесного помещения зубы. Заботливо восстановленная кропотливым тремером рука Эрика снова попала в теплый капкан, и следом за князем он оказался снаружи.
- Зови меня Мерседес, - скомандовала Нгоя.
Ее голос почти утонул в шуме, который наполнял улицу. Они воткнулись прямо в толпу, сопровождающую шествие платформ и колонн полуголых артистов - ни начала, ни конца ей не было видно, как будто они все двигались по одной бесконечной ленте Мебиуса, и это продолжалось целую вечность. Музыка? Забудьте это слово. Какофония - вот что по-настоящему характеризовало причудливо изменяющийся коктейль звуков, текущий вместе с шествием. Арлекины, королевы, тропические птицы и наряды, вообще не поддающиеся классификации, блестели и звенели, причиняя глазам почти физическую боль, по крайней мере, до тех пор, как они привыкали. Обоняние из всех чувств подвергалось наименьшей атаке; среди запахов преобладал тонкий и горький травяной аромат, которым теперь была окутана и мисс Мерседес, обозревающая улицу Бурбон так гордо, будто это исключительно ее личная заслуга.