Имя: Амади Асита-Бадд (афр. «Мертворожденный Солнца и Луны»).
Клан: Самеди.
Год рождения и видимый возраст: 1852, 47-56.
Год обращения и количество лет с момента обращения: 1873, 137 лет.
Сир: предположительно Мари Лаво I (?).
Секта и статус в секте: на данный момент независим(?).
Род занятий: драматургия, режиссура, бакориат криминальных кругов.
Внешность и характер:

Если посчастливилось увидеть этого пожилого черного мужчину, то вы сразу запечатлеете его образ у себя в памяти, либо не предадите внимания старомодности. Есть что-то в нем от джазмена, свободолюбца, что-то и от умудренного жизнью старика, готового дать несколько поучительных советов.
Вытянутое темное лицо изобилует морщинами и кожными складками, сочетающимися с желто-розовыми широко посажеными глазами, обрамленными нависшими бровями, полукруглыми мешками над скулами, как у страдальца бессонницы. Толстые губы не выражаются на фоне темной щетины идущей равномерным лесоповалом по невыдающемуся подбородку. Уши слегка торчат, а широкий нос поблескивает от кожного жира. Высокий лоб чист до самой макушки, где начинается короткий пух седых, казалось бы, выбеленных волос, медленно переходящих от висков к бороде, приобретая серые оттенки.
Выражение спокойное, с искоркой легкой разочарованности. Грустные глаза и улыбка, обнажающая крупные зубы, местами золотые, гармонично вливаются не только в умиротворенное состояние, но и в образ, завершая.
Руки афроамериканца жилисты и костлявы, на правой руке, на первой фаланге среднего пальца, а так же на подушечке большого – крупные мозоли. О чем это говорит и так всем понятно.
Фигура Асита-Бадда прилично худосочна, не высока и не мала, что даже так выделяется своим видом «тростинки», старой, высохшей. Однако довольно тугой, что бы не сломаться от внезапного порыва ветра. Подчеркивает «багаж» лет, несильно выпирающий живот.
Подобный облик девиантной чертой выделяет черный (порой белый или темно-бордовый) потертый фрак. Кажется, ему прошел не один десяток лет, но хозяин все так же старается сохранить презентабельный вид. К этому порой добавляется невысокий цилиндр и трость, довершая в Амади чуточку театральности поверх.
Голос чернокожего старика изобилует бубнящим, порой протяжным южным акцентом, дающим глубину речи, даже завораживающую ноту. Кажется перед вами находиться уставший от обыденных хлопот человек, готовый променять объятья женщины на стаканчик виски или бурбона, дабы увековечить свою мысль. Ну, и конечно же, щепотка набожности.
Характер-маска  - это странное сплетение грузности и оптимистической точки, которая не даст собеседнику точно понять, что же именно хотел сказать этот устаревший кусок. Порой Амади проявляет статность и, в каком-то смысле, величавость своей персоны, напыщенный фарс. И все же, это маска. Только маска для скрытия угрюмых, мрачных мыслей, текущих не только в голове, но и на языке. Оптимизм сменяется негативной краской, надменность – холодом, безразличием, концентрированностью на своих помыслах.
А что же в головушке-то этой? Вы не найдете проблеска света, если только извращенного, гибкого, уходящего во мрак. Такие извилины способны думать о той стороне гробовой доски, находить в них изощренный подвох, уходящий идеей к тленному образу жизни. Тленному? Все верно. И раз вы смогли услышать подобное, мы дадим вам образ настоящего Амади Асита-Бадда. И в нем нет ничего привлекательного.
Гниющее сухое тело, исписанное струпьями. Впалые глазницы, в которых сидят яблоки, покрытые  сетью темных, застарелых капилляров. По щекам, словно слезы текут струйки мутно-прозрачного гноя. Лицо становиться трупно-коричневого оттенка, сужаясь в каплеобразную форму. И в прошлой улыбке сидят два острых клыка, раскрытых в обнаженном оскале из-за отсутствующей верхней губы. Нос проваливается, образуя «легкие»-ноздри.
Тело подобно скелету, с остатками мышц, с ошметками отвалившейся кожи. Ребра видны без вдоха, а комок опустившихся внутренностей опал до уровня таза. Волосы висят тонкими остатками.
Правда всего этого вам трудно будет увидеть, когда подобный образ является – его скрывает глухая темная мантия, подобно савану, с высоким воротом или капюшоном. В какой-то мере это можно назвать воплощением смерти, канонического лика. И подобное выражение польстило бы нашему герою. Жаль косы нет, только трость.

Биография:

Начало история берет в 19м веке, в семье чернокожих рабов Асита-Бадд, состоящих при доме английских колонистов Льиверри: мистера Гай и миссис Жанин. Владения которых находилось в западной части Луизианы. На просторах земли так же располагались другие имения пришельцев с Европы.
Что же касательно интересующей нас семьи, то она состояла из восьми человек: Чилонгола, Монифы, дядюшки Фуду, бабки Саманьи, тетушки Чиназы и трех сыновей – Амади, Табо, Унати. Отношения со своими хозяевами африканцы, корни которых уходили в такие страны как Чад и Нигер, поддерживали дружеские. Казалось, что они просто соседи, любезно уживающиеся друг с другом. Рутинная спокойная жизнь замерла в этом месте, словно время остановилось для всех них.
Последним подарком для Асита-Бадд стал Амади, родившийся во второй половине века, в 1852м году. Имя ребенку было дано не случайно. Когда юный потомок явился на свет - он не дышал, но стараниями Саманьи и Чиназы грудь младенца вдохнула живительный кислород, подарив кровавым простыням отзвуки плача. Радости отца и матери не было предела.
Шли годы в которых печаль накинула сети на головы невольничьей семьи. Дядюшка Фуду умер от старости в своей кровати, а старший сын – Унати, от неизвестной затянувшейся инфекции, подцепленной во время садовых работ.
Эти события стали громовыми облаками в мире Амади. И, возможно, благодаря этому в нем открылся талант. Талант к письму. Первоначально это были скорбные рассказы-эпитафии о своих умерших родственниках, а после – переросли в живые, задорные, веселые новеллы о бытности в Луизиане. Так и назывались - «Истории штата пеликанов». Подобное можно считать попыткой самозащиты, что бы уйти подальше от возможных тревог.
Призвание восемнадцатилетнего, окрепшего сына садовника и прачки, не осталось без внимания Льиверри. Добродушные хозяева восприняли порывы с энтузиазмом, всячески способствуя развитию начинания. Предоставили библиотеку и печатную машинку, строго-настрого запретив утаивать любую строку.
Благодаря литературе, книгам Блека, Диккенсона, Гуда, Эллиота, Морриса, Амади начинает глубже погружаться в реализм и новаторство текущих идей. Вскрытие для себя куда большего мира захватывает, пока он не открывает для себя одну из заманчивых тайн, о которой иногда, в скользь упоминали любимые им классики. Тайна бытия, вопросы жизни и смерти, грядущего по ту сторону.
И вскоре еще одна занавеса спадает. Маленькая тайна семьи Асита-Бадд. Которую они практиковали с самого начала колонизации. Вера, имя которой Вуду. Конечно, раньше это для него не скрывалось, учитывая поучительные речи Саманьи. Бабушка словно просвещала, наталкивала, завораживала этими мыслями. Вследствие чего интерес рос.
С 1870го года Амади не пропускал ни одного тайного сбора своей семьи. В большинстве своем собиралась африканская чета на дальнем закутке земли, возле леса, где были похоронены Фуду и Унати. Как объясняла тетушка Чиназа - это место было священным. Здесь покоились кости стара и млада, где соприкасались начала, можно было узнать ответы на вопросы, если Таинственные будут благосклонны. Именно к Лоа, тем самым хитрым духам последний потомок Асита-Бадд испытывал особый, эзотерический интерес.
Встречи были тихи, представляя собой молитвы. Чилонгола и Табо сидели на тамтамах, Монифа и Чиназа предавались пляске, а Саманья взывала, прося просветления у Принца Зандора, Калфу. И еще одного духа, особо отмечающегося на паствах – Барона Субботы.
Весь мистицизм, оккультный нрав, захватывал юного писателя. Он был вдохновлен им, поднят духом. Но в тот же момент опущен до мрачных нот. Звуки с той стороны гробовой доски стали преследовать его, говорить. Разыгравшееся воображение – вот чем оправдывал юноша подобное.
В увлечение этим изучением, раскрытием спиритуального, Амади посмел себе дать вольность – написать небольшой рассказик, изобилующий странными метафорами рожденными его возбужденным рассудком. Именно он и стал скрывать вопреки предписанию четы Льиверри.
1870й год отмечается в судьбе еще одной датой. Датой разрушения счастливой идиллии. И тогда, слова сказанные бабкой в дурманном бреду ритуала, оказались правдой. А сказала она: «Конец придет от белого солнца».
Мистер Гай сидел рядом с Амади, размышляя о смысле «Божественной комедии» Алигьери. Бледноликий сэр любил это произведение до такой степени, что казалось заразительным.
Вечерняя дверь отворилась. Миссис Жанин с ружьем вошла к ним, ведя отца и мать Амади. Юноша оторопел от увиденного и не смог не то что произнести слога, даже встать. Глава семьи Льиверри вынул из кармана револьвер. Приняв благодарность, супруга удалилась, затворив за собой дверь.
Если вы подумали об убийстве – ошиблись. Неизвестно, когда вообще в головах прилежных людей могла зародиться подобная идея, но она пришла к исполнению. Чилонгола потребовал объяснений, взведенный курок оборвал его. А губы Гая намекнули, что он хозяин и их владелец - потому, может делать что угодно.
Сколько-то времени садовник колебался над приказами, пока угрозой ему не стала смерть сына. Черный раб разделся догола, нехотя видеть крови. Тот же приказ был исполнен его супругой. Юноша пребывал в глубоком шоке от того, что видел, будто схватил паралич.
Как объяснил Льиверри, делалось это для того, дабы юный писатель смог проникнуться грязью его народа, непотребством суеверий и прошлого, «каменного» века. Он давал Амади вдохновение.
Младший из семьи смотрел на то как отец трахал мать под чутким руководством и советами сэра Гая. Вплоть до того момента пока затылок Монифы не обдало липким взрывом крови. Пороховой выхлоп породил приступ рвоты, не смотря на это, а так же плач и рыдания матери, Льиверри решил закончить начатое ее мужем. В конце прогремел еще один выстрел, окрасивший простыню в бордовый цвет.
«Хозяин» хотел спросить, что родилось в голове Амади, что он может написать, как преподнести это в своем жанре. Ответом стал удар печатной машинки. Отчаяние и страх подкатывали с новой волной, при каждом ударе, пока жизнь не покинула тело садиста.
Юноша выскочил в коридор, его сердце хотело выскочить из груди. Он бежал по лестницам и шнырял от поворота к повороту, желая добраться до подвала. По пути появилась еще одна картина изуверства «добрых соседей»: привязанный к столу истерзанный Табо с коленопреклонной Жанин, что-то вылизывающей на уровне паха. Окровавленные глазницы среднего брата смотрели в темные глаза последнего Асита-Бадда. В них застыла пустота, во рту застрял немой крик. Вот, что значил конец от белого солнца.
Амади побежал дальше, не в силах больше видеть подобного. Чья-то рука схватила его и зажала рот. Старушечий голос Саманьи заставил его прислушаться. За окном были слышны выстрелы и ор толпы.
Пожилая мамбо повела его в закрытые помещения, где и указала на небольшой лаз через землю, использующийся ранее как подъемник для ящиков. Юноша взобрался по веревкам, почуяв запах свежего воздуха, свободного от удушливого вкуса смерти. Бабка не могла совершить тоже самое в силу своих лет, да и не пыталась, наоборот – взывала к будущему мужчине, что бы тот бежал. Амади с горечью согласился, пообещал вернуться и рванул в сторону чащи.
Стоило обернуться, как он уже видел полыхающий дом. Сердце ойкнуло.

Судьба занесла Амади Асита-Бадда в Новый Орлеан. На дворе стоял 1872й год. Мир этого города разительно отличался от всего виденного ранее. Это место не было чем-то определенным. Оно менялось подобно листьям на ветру в пасмурный день. Нет, Орлеан пестрил, слепил красками, но не давал отдушины.
Творчество юноши скатилось в пессимистичное русло. Каждая страница пропитывалась мрачными помыслами, сплетались со знанием заповедной религии. С темной ее стороной. Рада уже не могла принести хоть чуть-чуть радости. Только Петро вливалось в вены, давая упоительное предвкушение злости. Лучше сказать угрюмого вкушения, жажды конца. Конечно, нельзя сказать, что это давало слишком большие и обнадеживающие результаты, однако очищало загруженный мыслями разум, не давая тяжелой рутине поглотить полностью.
Практика и письмо стояли на одном месте, к своему великому огорчению, на втором. Первое занимало выживание. В прямом смысле этого слова. Город Семилетней войны давал многое, но и брал ровно столько же. Работа в порту, на складах, разноска газет и курьерство – потолок для черного человека. «Цветные», как называли их белые люди, не пробивались выше среднего класса, да и то, в него не всякий. Один на сотню – предел.
Тяжелый труд стал огромным грузом, который давил и не давал продыха. Жизнь казалась невыносимой рутиной, без шанса взгляда на дневной свет. От раннего утра до заката – вздыбленные мышцы, половина ночи – труды пера впотьмах.
Моральное состояние ухудшалось с каждым днем, с каждым синяком и ссадиной за раздраженное словцо. Взгляды становились все затравленнее, превращая Амади в зверя, погружая в пучину одиночества. Ни одно издательство не давало ответов на тиражирование произведений, только скарблезные замечания в духе: «Ни один уважающий себя человек не будет покупать подобную литературу. В чем смысл ваших рассказов? В смерти? В ее избавлении от проблем? Не смешите».
Вдохновение приходило лишь по ночам, когда можно было полностью окунуться в омут сакральности. Когда мысли Эзотерического смысла входили в уставший разум. Постепенно Асита-Бадд стал понимать вещи глубже. А вместе с этим – уходить в свои фантастические предположения, размышления, догадки…
Иногда бессонные ночи сменялись посиделками в кабаке или ближайшем борделе. В какой-то момент бывший, но не освободившийся от оков гнета, раб упивался соблазном женщин и выпивки, дешевого табака или морфия. Не скажем, что это приносило облегчение. Нисколько. Лишь маленькая крошка забвения.
И как это редко бывает, жизнь дает свет надежды. Однако каков он, этот свет? Что принесет его луч?
Вечер, перетекающий в ночь, 23го  июня 1873 года. Это было шествие. Сотни, если не тысячи чернокожих мужчин и женщин шли потоком в процессии, захватившей весь город по пути до Байо Святого Иоанна. Во главе вудуистического карнавала была королева. Мари Лаво.
Ее знали все. Королева Вуду. Целительница, сводница, ведьма. Негритянку уважали и боялись все без исключения слои общества. Никто не хотел накликать на себя проклятье из ее уст. Слухи и сплетни делали хватку неоспоримой.
Рассвет нового дня, после торжества, Амади встретил на берегу океана, в объятьях неизвестной ему девы. Воспоминания о котле, о каком-то вареве всплыли пугающей нотой. Но ни один участник не стал углубляться после феерической ночной вакханалии.
Прошли недели, перед тем как юный писатель дождался аудиенции у самой Лаво. Множество лиц, самых разных статусов стремилось к ней, каждый по своей нужде. Не было им числа в живой очереди, в долгом ожидании. Хитростью или обманом каждый человек жаждал поскорее проникнуть к «святой» на прием.
Асита-Бадд был одет в рабочий костюм и потому скованность пронзила его когда оказался в тусклом освещении приемной. Не говоря уже о главном зале, где темная пышность зашкаливала. Он видел банки, амулеты гри-гри, знакомые до боли, и карты, которые раскладывали красивые руки на столе. Мари указала ему на стул и стала ждать слов просьбы.
А губы не слушались. Открывались, но не могли произнести ни звука. Красивое лицо ведьмы обратилось к нему. Глаза королевы впились в его очи. Она словно читала Амади как книгу, неспешно перелистывая страницу за страницей. В комнату заглянула помощница и тут же удалилась, не желая мешать мамбо.
«- Твоя судьба горька. И будущее не отличается ничем от прошлого» - сказала Мари Лаво, показывая карту из колоды, на которой изображен был скелет на могиле с косой.
Сеанс закончился, так формально и не начавшись. Мужчина получил ответ на свой вопрос, не произнеся тот вслух.

Жизнь, как было предсказано, не шла в гору. Только скатывалась в обрыв. С каждым днем серость становилась взглядом мир, а воспоминания прошлого: перекошенные лица, кровь, трупы и огонь; добавляли грусти и отчаяния.
Общество вне забора владения Льиверри оказалось гораздо агрессивнее, оно не жило, а существовало. Выполняя непосильный труд за копейки, которых с горем пополам хватало на кусок хлеба. Бытие зверя становилось невозможным. Издательства до сих пор молчали не хотя принимать рукописи, не смотря на их зрелый, глубокий контекст. Давка сводило до безрадостных мыслей. Не было места ни отчаянию, ни надежде, ничему. Может там, в Лоа Бангве, найдется для него кусочек рая? С каждым ритуалом Асита-Бадд приближался к пониманию тленности, его спокойствию.
Спокойствие. Именно на него смотрел Амади. Водный канал, глубокий настолько, что только лодки могли проходить здесь. Ночь вступила в свои права. Насекомые стрекотали, город затихал.
Чернорабочий сидел на краю с камнем на коленях и стопкой рукописей в дешевой, дырявой куртке. Окончательное решение приходило несколько минут. Еще чуть-чуть и крепкая, тугая веревка утянет его грузом на самое дно канала.
«- Это даст конец, но не вдохновение» - произнес за его спиной женский голос, отчего-то знакомый, всплывающий в памяти с трудом.
«- Тогда что может дать? Что сможет принести единения с Таинственными ближе, чем это?» - поразмыслив, спросил Амади, смотря снизу вверх на смуглую персону. Чувство, что он где-то видел ее не покидало.
«- Другой взгляд. Другая жизнь» - неторопливо был Асита-Бадду ответ. Затылок юноши сверлило чувство облегчения, еще более глубокого спокойствия. На ровне с ощущением присутствия, которое было с ним последние несколько дней.
«- Что я и намерен сделать» - будущий утопленник указал на камень, пошлепывая ладонью по тому.
«- Я говорила о другом» - резковато, беспрецедентно заявила незнакомка.
«- Тогда поясни» - печально попросил Амади.
Но слов больше не было. Ему показалось, что ответом был поцелуй. Последний поцелуй в угасающей жизни. Поцелуй жутких гниющих губ, веющих запахом смерти. Ветхий прощальный стон рассвету, ушедшему из бытия навсегда.
Юный писатель упал в бездну, когда онемевший язык ощутил железо. Сильный, пробирающий вкус, ранее не знакомый. Поначалу это казалось опустошением, холодным погружением, а потом пришло тепло, разливающееся по венам, словно жар палящего солнца. Озноб пробирал до костей, сердце стало льдом, не издавая даже кроткого биения. А потом Амади вдохнул, инстинктивно, вбирая в себя сладкий, желанный аромат ночи.
Прошли недели, возможно месяцы и Асита-Бадд увидел ту сторону бытия, скрытую, запретную, о которой ходили лишь сказки и небылицы. Правдивые сказки и небылицы. Это оказалась блаженная смерть, именно в ней таились те самые знания, до которых хотел добраться. Покровы спали, но не стали последним даром Королевы Вуду.
Плоть, родная матово-черная плоть начала преображение в достойный облик. Юноша наблюдал, как его тело приходило в негодность, отслаивалась кожа, причиняя страдание, отчаяние. И в тот же момент это несло откровение, приближая к искомому виду Лоа Бангве. Это воодушевляло, наполняло тем самым недостающим вдохновением.
Время пронеслось для него скачкой ретивых скакунов, уносящихся вдаль вместе с молодостью, со смертной бытностью. Каждый раз, видя изменения в отражении, с каждым кровоподтеком, с каждым отвалившимся ломтем кожи, с каждым исхудавшим суставом, Амади вникал в глубину и сакральность нынешнего существования. Существования? Нет-нет. Оно ушло, теперь это была жизнь. «Не-жизнь», как говорила Лаво.
Мари сыграла огромную роль в понимании Откровения, преподнесенного ей. Каждую ночь Асита-Бадд слушал рассказы, наблюдая за желтеющим гноем под ногтями. Ее слова поясняли и заставляли мысли кипеть от возбуждающего предчувствия.
Вскоре новообращенному было позволено вкусить свежей крови. Шея сосуда принадлежала одному из любовников Вудуистической Матроны, шея, в которую он спился с ревнивой жадностью. Сладкий солено-железный вкус, самое незабываемое, самое изысканное блюдо из всех.
Самым большим удовольствием для исхудавшего, посеревшего скелета были практики, в которые по чуть-чуть просвещала Вторая Мать. Они носили определенный характер: темный, гнетущий, углубленный. От того – неимоверно притягательный. Петро заняло главенствующую строчку в освеженных творческих порывах Амади. Теперь вдохновение не уходило от него. Ни на минуту.
Спустя несколько месяцев, пролетевших так скоро, «птенец» просил «хозяйку» об услуге. Та уже знала о нем все и потому, что бы Перениматель Учения окреп в вере – дала свое разрешение. Конечно, ей потребовались дни, для осмысления мотивов. А из-за настороженности заставила испить крови из трухлявой руки, назвав это «благословением».
Асита-Бадд в силу данного собой слова и скрепленных уз покинул Новый Орлеан, направляясь на север, в западную часть Луизианы. Пробираясь через леса, прячась днем в глубоких скалистых утесах, пещерах, заброшенных домах, «юное» чудище своим запахом привлекало падальщиков, на сладко-горький аромат гниения. Именно эти бездумные, голодные твари и служили пропитанием по пути к бывшим владениям Льиверри.
Четыре года спустя место Первого Рождения превратилось в руины, ставших оплотом слухов и суеверий. Осмотрев почерневшее напоминание, Амади спустился в ту самую дыру, коя послужила выходом из дома-капкана. Неподалеку лежал еле видный скелет Саманьи, заваленный обожженными балками.
Бродя по чудом уцелевшему подвалу, мертвый писатель с лицом мертвеца забрел в помещение, от которого небьющееся сердце встрепенулось. Небольшая кладовка раскинулась перед ним, все еще храня засохшие ингредиенты для зелий, настоек и прочих дурманящих, оккультных вещей. Даже гибель дома не заставила пострадать «клад» Саманьи и Чиназы.
Тут-то и нашел Асита-Бадд свои сокровища. Первым стал рукописный потрепанный дневник, заполненный сомнительными рифмами, формулами, пояснениями. Это были собранные по крупицам знания, добытые долгими изысканиями тетушки и бабки. Прочтя несколько страниц (как потом выяснилось, большая часть рецептов упоминала о Бакоре Забо, практикующем создание немых рабов) Амади обзавелся желанием опробовать таящиеся на листах практики.
Второй находкой стало странного вида перстень, хранящийся в маленькой потертой шкатулке. Видом своим он напоминало бижутерию: якобы золотое кольцо, с вылитым очертанием миниатюрного черепа и дужкой-косточками. Простое символическое украшение, не более. Надев его на ссохшийся палец, Амади рассмотрел коробочку, в коей хранилось миниатюрное богатство. На внутренней крышечке футляра были выписаны слова, таким же округлым подчерком, как и буквы на серых, пожелтевших страницах дневника. Надпись гласила: «Сокрытый для глаза правды».
Остальные несколько ночей «блудный сын» провел за сомнительным занятием. Он собирал кости ранее погибших родственников, перетирая их при помощи камней и осколков металла в труху. Получившиеся горсти собирались в стеклянную банку. Этим жестом мертвый писатель хотел собрать реагент, важный для одного из рецептов в Книге Забо. Желание практики поглотило его.
Дело было сделано. Ночь вступила в права, позволяя своим ликом выбраться из затхлого погреба поместья Льиверри. Тогда-то в него и ударил луч света. Амади зашипел раздраженно, закрываясь рукой лицо.
«- Что с тобой? Ты тот старик что живет здесь? Ты тот о ком эти слухи?» - спросил дрожащий голос, набравшийся храбрости. Молодой мужчина стоял с фонарем, ошалело смотря на выбравшегося человека.
«- Это я спрошу у тебя, что с тобой?! Почему ты не бежишь в страхе, видя мой просветленный облик?» - спросил мертвец, с пульсирующим соблазном.
«- Ты такой же старик как мой дядюшка Сэм. Лишь слухи заставляют побаиваться этого места и рассказов о тебе. Я не боюсь!».
Продолжительно разглядывая смертного, Асита-Бадд пришел к выводу, что случайный свидетель не видел того уродства и ужаса, являвшихся правдой. Старик в обносках посмотрел на кисть с перстнем и усмехнулся, скалясь:
«- Тогда дай мне показать тебе то, что ты нашел» - хрипнул голос, перед  тем как Амади оказался рядом с сосудом, а тот, в свою очередь – закричал, познав ужас настоящего вида. Клыки с нетерпимой жаждой впились в живую плоть.

«- Почему ты решилась на это, красотка?»
На дворе стоял 1977й год. Мир претерпел существенные изменения. Он изменился. Войны, репрессии, революции, кризисы. Все это сказывалось на сознании людей. Это их волновало, заставляло сражаться за свои права, выходить на улицы и активно показывать свои нравы.
«- Вы не поймете. Идите, сейчас все закончиться»
Дни для Амади скользили один за другим, пока его бытность продолжалась в подвале одного из складов. Там, на глубине, в сырости, затхлости, он вершил свои ритуалы, писал страницы книг, которых скопился не один десяток. Там-то он и готовил свое первое, крупное выступление. Презентация-постановка одного из своих произведений. Долгому, кропотливому труду способствовало местное кладбище, где сумма «за молчание» могла принести несколько нужных образцов.
«- Сейчас время для тебя – ничто. Потому ты можешь рассказать старику, что тебя гложет»
Мари Лаво так и не ослабила своей волевой хватки. Она следила, наблюдала, испытывала. То и дело что подкидывала работу по профилю. Это были криминальные круги, в которых суеверия, в этом прогнившем, как тело Асита-Бадда, мире, еще держались за умы. В основном дело было плевое – создать атмосферу, имитацию черной магии, дать благословение и скрыться с самодовольной улыбкой на щеках. Влияние от того только росло, все больше и больше «клиентов» требовалось в услугах Жреца Вуду.
«- Несчастная любовь и безработица сегодня никого не удивляет. Вам не будет интересно. Уходите» - это говорила смуглая девушка, которая только-только разменяла второй десяток своих юных лет. Она стояла на краю моста, смотря в блестящую, в огнях города, гладь воды.
«- А что, если я скажу, что могу дать надежду?»
«- Волшебников не существует»
«- Тогда считай мое появление редким исключением из правил, красотка»
Разговор продлился еще несколько часов, в которые старик и будущая утопленница рассуждали о горестном, почти безвыходном положении. Как оказалось проблемы Чинеду заключались в гиблой связи с местным криминалом, доводившей мулатку до отчаяния. Как выяснилось позднее,  главарь банды не однократно пользовался услугами Амади, за что, под тонкой угрозой решил ту избавить от долгов.
В благодарность Чинеду согласилась на взаимовыгодные условия африканца во фраке. Он давал ей волю и силы к жизни, а та – исполняла мелочные поручения.
В ходе этого делового союза Асита-Бадд заключил несколько успешных контактов для тиражирования рукописей. Именно долгий отъезд по этой причине и сохранил ему жизнь, когда лютая «Катрина» обрушила свой гнев на Новый Орлеан. Вернувшись в ставший родным город, Амади пришлось долго наводить порядок в своем убежище. Горькое разочарование постигло его, когда он обнаружил свои некротические труды уничтоженными. Посетовав, ему не пришло ничего на ум, кроме как возобновить изыскания.
А ныне, в наш век, идет продолжение этой истории…

Цель прибытия в Новый Орлеан: проживает в Новом Орлеане в сумме уже 138 лет.
Убежище, транспорт, одежда, инвентарь, слуги:
Убежище Асита-Бадда находиться под не функционирующим складом «Orlean express», в центральной части города на просторах спального района. Если спуститься по лестницы, вглубь, то мы увидим то, что является собственностью нашего героя: это алхимическая лаборатория, книги, стеллажи с ингредиентами и столы для трупов. Так же в его распоряжении находиться просторный холодильник, приобретенный в 1995м году у перекупщиков.
Из одежды: фрак, шляпка, трость, обувь под фасон. Учтем, что имеется несколько комплектов, имеющих разные оттенки. Ко всему прочему, будучи в своем истинном облике, Амади наряжается в темную рясу с капюшоном, больше похожую на саван покойника.
Кольцо «Dit is waar in die skaduwee», найденное на руинах поместья Льиверри. Данный перстень имеет своеобразное, интересное свойство: он изменяет облик владельца в соответствии с его живым образом. В случае Амади это чернокожий старик. Однако, так же, есть и небольшой неприятный минус: соприкосновение с живыми существами развеивает иллюзию, давая лицезреть настоящий, отвратительный образ.
Гуль Чинеду. Это привлекательная смуглая женщина, на вид которой около 26ти лет. В большей части она исполняет роль посредника-связиста с «непосвященными» клиентами или же другими представителями интересующих сфер. В обмен на свою деятельность она сохраняет молодость потребляя кровь своего хозяина.